Мы пишем: «Мы едим много орехов», а не любим орехи», потому что слово «любить» — это не надежное слово, ему не хватает точности и объективности. «Любить орехи» и «любить нашу Мать — не одно и то же. Первое выражение обозначает приятный вкус во рту, а второе — чувство.
Слова, обозначающие чувство, очень расплывчаты; лучше избегать их употребления и придерживаться описания предметов, людей и себя, то есть точно описывать факты
(с) Агота Кристоф, Толстая тетрадь

Сходила я в «Глобус» на премьеру спектакля Толстая тетрадь, поставленного по роману современной писательницы Аготы Кристоф (за это имя её, кстати, очень любят порицать). Книга была написана в 1986 году и описывает жизнь двух братьев-близнецов в военное время. Как и всё современное искусство, книга пронизана откровенными сценами, зоофилией (*сарказм)и упражнениями на закалку то тела, то духа, то жестокости. Впрочем, в постановке нет и намёка на зоофилию.

Ещё одно отличие постановки Крикливого от книги (и не последнее) — наличие юмора. Как водится, в серьёзной книге нет места радости и смеху. У Крикливого же братья-близнецы до поры до времени остаются детьми, а потому могут и подурачится, и покривляться, и посмеяться, хоть и уверяют свою знакомую Заячью губу, что никогда не играют, а только учатся и работают. Да и некоторые сцены, которые в книге вызывают отвращение из-за свойственной послевоенной литературе натуралистичности, у Крикливого показаны с юмором и иронией. Что, кстати, не мешает быть трагедии трагедией.

По ходу спектакля мальчики Клаус и Лукас ( Никита Сарычев и Иван Басюра) из милых беззаботно дурачащихся щеночков, преданно и с обожанием глядящих в глаза любимой хозяйке-маме Екатерина Аникина), строгому хозяину-отцу Владимир Дербенцев) превращаются сначала в предпреимчивых и милосердных молодых и горячих, а потом и в жестоких, забывших родителей псов кровавого режима. Бабушка Тамара Кочержинская) произносит «сукины дети!» всё ласковее и ласковее, а Анна Михайленко Заячья Губа) вызывает бурю эмоций с самого своего появления на сцене и остаётся звездой как минимум до конца спектакля.

Закончилось всё чуть менее запутанно, чем у Аготы (у неё ведь есть не только вторая часть книги, но ещё и продолжение истории в двух других), но, пожалуй, так же печально. Кюре Лаврентий Сорокин), хоть и обвинённый в разврате и похоти (как принято поступать с разного рода кюре), правда, выживает, простив за всё близнецов, отрицающих заповеди. Даже гармошка, появлявшаяся несколько раз в руках у братьев, а всё остальное время лежавшая на полке, так и не заиграла.