Cтефан Жеромский, 1889 год:
«У современной польской аристократии, так же как и у современной польской демократии, есть свои традиции. Если бы двух представителей этих направлений поставить лицом к лицу и заставить договориться между собой, что значит слово «традиция», то через две минуты они повернулись бы друг к другу спиной. В конце концов традиция — священнейшее слово и для пана З. и для меня. Но пан З. подразумевает под этим словом почитание всевозможных связей между аристократическими семьями, преимущественно в текущем столетии, память о всех замужествах, женитьбах и прочих родственных союзах даже с аристократией московской, прусской, австрийской и т. д. Совокупность всего этого называется нашей польской — священной и неприкосновенной — традицией. А у нас? У нас — Костюшко, Завиша, Конарский, Левиту, Мицкевич, дым пожарищ, цепи, кандалы, казематы.
Вацек, Янек, Стах! — что у нас общего с паном Заборовским? Однажды он любезно спросил меня:
— Вы серьезно считаете, что следует с уважением вспоминать имена разных «бельведерцев» или участников всех этих мятежей в 30-м и 63-м годах?…»


Жюль Ренар, 1891 год
«С твоих ресниц свисают капли сна»


Александр Блок, 1912 год:
«Пришла «Русская мысль» (январь). Печальная, холодная, верная — и всем этим трогательная — заметка Брюсова обо мне. Между строками можно прочесть: «Скучно, приятель? Хотел сразу поймать птицу за хвост?» Скучно, скучно, неужели жизнь так и протянется — в чтении, писании, отделываньи, получении писем и отвечании на них) Но — лучше ли «гулять с кистенем дремучем лесу»)
Собираюсь (давно) писать автобиографию Венгерову (скучно заниматься этим каждый год). Во всяком случае, надо написать, кроме никому не интересных и неизбежных сведений, что «есть такой человек» (я), который, как говорит 3. Н. Гиппиус, думал больше о правде, чем о счастьи. Я искал «удовольствий», но никогда не надеялся на счастье. Оно приходило само и, приходя, как всегда, становилось сейчас же не собою. Я и теперь не жду его, бог с ним, оно — не человеческое.
Кстати, по поводу письма Скворцовой: пора разорвать все эти связи. Все известно заранее, все скучно, не нужно ни одной из сторон. Влюбляется, или даже полюбит, — отсюда письма — груда писем, требовательность, застигание всегда не вовремя; она воображает (всякая, всякая), что я всегда хочу перестраивать свою душу на «её лад». А после известного промежутка — брань. Бабье, какова бы ни была — 16-летняя девчонка или тридцатилетняя дама. Женоненавистничество бывает у меня периодически — теперь такой период.
Если бы я писал дневник и прежде, мне не приходилось бы постоянно делать эти скучные справки. Скучно писать и рыться в душе и памяти, так же как скучно делать вырезки из газет. Делаю все это, потому что потом понадобится».


Михаил Пришвин, 1940 год:
«13 января. Непосланное письмо: „К. Б.! стало ясно, что из работы над моими дневниками у нас ничего не выйдет. Мало того! Моя повесть по всем швам затрещала. Очевидно, что поезд подошёл к моей станции, и приходится выходить из вагона. Уношу от нашей встречи новую уверенность, что Марья Моревна существует и мой колобок недаром бежит по земле. Всего вам доброго“.
(Рядом на полях позднейшая приписка): Политика вместе с самим государством, по общему мнению, является неизбежным злом. Но политика в отношениях личных между людьми является просто злом и может быть устранена. Поэтому письмо посылать незачем. Это ведь только предлог для возобновления. Всё понятно: против Командора невозможно идти. Рассказом о „Командоре“ всё и кончилось, и не нужно ни письма посылать, ни креста надевать. Да! не нужно ни письма посылать, ни креста надевать: всё прошло, как неважная репетиция».



Дерек Джармен, 1990 год:
«13, суббота
В зале M&S сплошные английские пудинги: фруктовое пюре из крыжовника со взбитыми сливками, летний пудинг, хлеб с маслом, а вот королевского пудинга нет; по словам ХБ, он был бы самым популярным. На входе — фейс-контроль, как в гей-диско».